игры убить амина

Огонек: УЗНИК СЕРЕБРЯНОГО БОРА Лучшее 2008 обсуждение Весь номер УЗНИК СЕРЕБРЯНОГО БОРАОкончание. Начало в 42.УЗНИК СЕРЕБРЯНОГО БОРАБабрак Кармаль, помещенный на спецдачу в Серебряном Бору, был лишен возможности заниматься политикой и общаться с журналистами. Военный корреспондент газеты «Правда» в 80-х годах Владимир Снегирев по чистой случайности оказался его дачным соседом...1990 ГОД. ИЮНЬ. С нашей последней встречи прошло пять месяцев. Несколько дней назад я позвонил сыну Кармаля Каве, сказал ему, что хотел бы навестить отца. Кава явно обрадовался: «Конечно, приходите. Он будет рад». Условились на субботу.Кармаль был одет в синий самодельной вязки свитер и потертые темные брюки. Выглядел он не очень хорошо: с лица не сходила тень, улыбался редко.Я был абсолютно убежден в том, что все разговоры в доме «контора» пишет на магнитную ленту и, конечно, хозяин догадывается об этом -- какая же тут искренность? Поэтому сразу предложил говорить не внутри, а снаружи, на лужайке, под соснами. Кармаль охотно согласился. Мальчики из охраны с недовольным видом помаячили на пороге своего флигеля, а затем скрылись, видно, пошли звонить начальству. Кстати, совсем скоро вплотную к забору с внешней стороны припарковалась черная «Волга» и стояла так, пока мы беседовали: может, оттуда нас слушали?На круглом столике появилась белая скатерть, принесли чай и кофе. Кармаль первым делом затянулся своим неизменным «Кентом», не забыв предложить сигарету и мне. А я напомнил ему, что, когда девять лет назад я впервые пришел к нему во дворец в компании большой группы наших советников, сопровождавший нас чекист строго-настрого запретил всем доставать сигареты в присутствии генсека. Кармаль тогда пробовал бросить курить.-- Да, раза три или четыре я действительно пытался бросить, но ничего не выходило.«Для разбега» я завожу разговор о прежних постояльцах этой гэбэшной резиденции:-- Говорят, раньше здесь жила Долорес Ибаррури?-- До меня этот дом занимал руководитель компартии Йемена. Отсюда он уехал на родину, и вскоре его там убили.-- Вот видите, -- пытаюсь я пошутить, -- не надо, значит, спешить с отъездом.Но он не улыбнулся, не принял шутливого тона:-- Начнем, товарищ журналист?Разговор получается без разминки, деловой и жесткий.-- Как вы с позиций сегодняшнего дня воспринимаете апрельскую революцию 1978 года?-- Как величайшее преступление перед народом Афганистана, -- не задумываясь отвечает Бабрак Кармаль.-- Ого! Но ведь и вы были одним из активных участников и даже вождей этой революции. Значит, вы тоже преступник?-- Нет! -- Он протестующе поднимает руку. -- Я был против. Революция свершилась вопреки моей воле и вопреки воле партии.-- Как? -- снова искренне удивляюсь я. -- Разве не ЦК партии принял решение свергнуть Дауда?Бабрак Кармаль смотрит на меня снисходительно и улыбается так, словно знает великую тайну, но не уверен, надо ли этой тайной делиться.-- Нет, -- говорит он. -- Это было не так.-- Но позвольте! Судя по тому, что я слышал от некоторых афганских товарищей, в руководстве партии якобы существовала договоренность: если возникнет угроза разгрома НДПА, то следует немедленно выступить против режима. В конце апреля все ваши лидеры были арестованы, возникла реальная угроза разгрома, поэтому случилось то, что случилось. К такой версии склоняются все серьезные исследователи, наши и западные.-- Официально такая версия существует. Но одно дело давать интервью журналистам и историкам. И совсем другое -- раскрывать подлинную правду. Мы с вами сейчас говорим как друзья, а не проводим интервью, так?Я с готовностью киваю.-- Тогда я вам кое-что расскажу. Не было плана революции. ЦК не принимал плана свержения Дауда. Все члены центрального комитета были арестованы.-- Включая Амина?-- Не совсем так. Амин присоединился к нам в тюрьме на 18 часов позже. Интересно, где он провел это время?-- Где же?Кармаль улыбается еще таинственнее:-- Амин хотел крови. И многие из халькистов разделяли его взгляды. Но не только они. -- Кармаль поднимает вверх указательный палец и делает многозначительную паузу. -- Была и еще одна очень большая сила, которая толкала партию к перевороту, точно так же, как когда-то толкала афганцев к свержению короля.-- Какая же это сила? -- Я старательно изображаю из себя полного идиота.Но Кармаль знает, где надо остановиться:-- Увы... Если я назову ее, то и вам и мне не сносить головы, -- он произносит это тихо, почти шепотом. И я верю в то, что ему действительно страшно.-- Ну хорошо. Допустим, и вправду решающей была эта таинственная «третья сила». Может быть... Но свергать короля? Зачем? Ведь при короле отношения между Афганистаном и СССР развивались превосходно.(Все, карты открыты, правила игры приняты, вперед!)-- Да, это так. Но когда прежде премьером был Дауд, наши отношения были еще лучше. То десятилетие называли «золотым» в истории взаимоотношений двух стран. Затем, в последующие десять лет, в Кабуле сменилось пять премьер-министров. Каждая из двух сверхдержав перетягивала Афганистан на свою сторону. Американцы в конце 60-х сделали ставку на главу кабинета Мейвандваля, он был даже арестован по подозрению в связях с ЦРУ, но затем при загадочных обстоятельствах задушен в тюрьме.Так что нет ничего удивительного в том, что «третья сила» хотела увидеть на троне в Кабуле более подходящего ей человека.-- Ну хорошо... А зачем было свергать Дауда? Ведь принято считать, что, придя к власти после изгнания короля, он вел очень сбалансированную внешнюю политику. Спички советские, сигареты американские.-- По правде, вначале его курс был откровенно просоветским, но затем он стал больше симпатизировать другой стороне. Он побывал с визитами в Саудовской Аравии, Кувейте, Иране, готовился ехать в США. Он, кажется, решил, что западная помощь может быть более эффективной, чем советская. Запад обещал миллиарды долларов, а СССР помогал не больше чем на 500 миллионов в год.-- То есть вы утверждаете, что революция явилась для вас полной неожиданностью? Поразительно! Я, откровенно говоря, с трудом этому верю. Но что же было дальше? 27 апреля вас вместе с другими руководителями партии восставшие освободили из тюрьмы и...-- ...Где-то в два или три часа дня нас всех на двух бронемашинах вывезли в здание, где размещались радио и телевидение. Бои в Кабуле были в самом разгаре, но ситуация складывалась для нас успешно. Дауда вместе с семьей и членами кабинета заблокировали во дворце. Ясно, что он был обречен, так как даже в рядах охранявших его гвардейцев находились наши сторонники. Восставшие офицеры действовали слаженно и смело. В те часы были забыты все разногласия, «хальк» и «парчам» воевали плечом к плечу, хотя «третья сила» этого не хотела.-- А руководство партии тогда тоже действовало сообща?-- Нет, так сказать я не могу. «Парчам» был против вооруженного выступления, доказывая, что революционная ситуация еще не созрела. Теперь, когда кровь уже пролилась, мы убеждали халькистов не втягиваться в братоубийственную войну, пощадить Дауда и его приближенных. Я предлагал позвонить во дворец по телефону или использовать громкоговорящие установки, чтобы предложить осажденным добровольно сдаться. Однако Тараки, Амин и их сторонники настаивали на том, чтобы всех уничтожить. Так и было сделано: убили Дауда, его жену, детей, внуков, находившихся рядом министров.-- Вам не кажется, что резня, устроенная 27 апреля по приказу Амина, очень напоминает то, что случилось 27 декабря следующего года, когда убивали самого Амина и его приближенных?-- Ну... Тогда убили только Амина и его брата...-- Не только. Заодно постреляли некоторых видных военных и гражданских лиц, ранили дочь генсека, а десятки сторонников Амина на многие годы отправили в тюрьму.-- Кстати, вы знаете, кто убил Амина? -- он явно пытается перевести разговор в другую колею. -- От разных людей я слышал, что это сделал Гулябзой *, которого во время штурма специально для этой цели наши привезли во дворец.-- Правильно, -- с особым удовлетворением подтверждает Кармаль. -- Халькисты Гулябзой и Сарвари участвовали в этом. А кто пристрелил начальника генерального штаба? Вакиль -- нынешний министр иностранных дел. Но это к слову. А тогда... Наши внутрипартийные разногласия копились с каждым часом. Идет заседание ЦК по вопросу о власти. Амин предлагает утвердить список военно-революционного совета из 50 человек, а среди них всего три парчамиста. О правительстве и речи нет, стране хотят навязать военно-террористический режим. Я выступил резко против, и в конце концов наша точка зрения одержала верх. Тараки стал первым лицом в правительстве, ревсовете и партии. Я во всех трех случаях был утвержден его заместителем.Бабрак Кармаль, закончив свой темпераментный монолог, опять закуривает, а я прошу его вернуться немного назад:-- Итак, я готов поверить в то, что революция свершилась вопреки вашей воле. Но ведь в итоге переворот обернулся для партии полной победой. Какие чувства вы испытывали в те дни: радость, беспокойство, тревогу?-- Никакой радости не было. Было горькое ощущение скорой беды, -- говорит он и испытующе смотрит на меня: поверю ли? -- Я понимал, что в случае насильственного захвата власти массы нас не поддержат, что власть нам не удержать. «Парчам» выступал за уважительное отношение к исламу, к традициям. Мы боролись прежде всего против правой реакции. Но многие ваши люди, работавшие тогда в Кабуле, сделали ставку на «хальк»: советским товарищам это крыло, видимо, казалось более марксистским.Первую бутылку водки халькисты выпивали сами, а вторую им услужливо подставляли ваши: «Молодцы! Так держать! Беспощадно искореняйте всех врагов. Верной дорогой идете, товарищи!» Правда очень горькая...Он открыл лежавший перед ним блокнот, водрузил очки, глянул на меня поверх стекол.-- Перед вашим приходом я кое-что для себя пометил, -- сказал он, а я почему-то сразу подумал, что эти записи ему кто-то продиктовал. Уж не «третья» ли «сила»?-- Пожалуйста, товарищ Кармаль. Я вас внимательно слушаю.-- Я всегда был против левых и против правых, -- с неожиданным энтузиазмом воскликнул он так, словно стоял на трибуне или перед судом. -- Западные журналисты писали, будто я агент КГБ, но это же чепуха. Будучи членом парламента и при короле и при Дауде целых восемь лет, я всегда открыто выступал за дружбу с Советским Союзом. Какой агент КГБ станет вести себя так опрометчиво?Дальше он, то и дело заглядывая в блокнот, долго и с пафосом говорит о том, что не знал о существовании КГБ вплоть до прихода к власти, что не догадывался о том, какие должности занимают Андропов и Крючков. Да, это заявление явно записано им с чужих слов.-- Скажите, какой характер носили до апрельского переворота связи между КПСС и НДПА? Оказывала ли вам Москва финансовую поддержку? Поступали ли оттуда указания и рекомендации?-- Москва обратила на нас внимание не сразу, ведь мы не были коммунистической партией. Конечно, мы встречались с советскими товарищами на приемах в посольстве.-- Только на приемах?Кармаль медлит, он явно взвешивает в уме: говорить или не говорить? Наконец, понизив голос, он решается:-- Если начистоту, то вы были так глубоко внутри этой партии, что если рассказать об этом, то наступит большое удивление. Очень большое! Отрицать и лгать легко, труднее следовать голосу своей совести.Он берет со стола пачку сигарет, но она пуста, и Кармаль с раздражением отбрасывает ее в сторону. Кава приносит из дома новую. Он закуривает. Его пальцы мелко подрагивают. Ногти желтые от никотина.-- Тяжело смотреть правде в глаза. Но это наш долг. Нет ничего страшнее, чем суд собственной совести.На его лице отражается сложная гамма чувств. Кажется, он уже жалеет о своем порыве. Нет, еще не пришла пора сказать всю правду.-- Возможно, я что-то забыл, -- сворачивает он с трудной темы. -- Давайте поговорим об этом в другой раз.Он тоже знает о черной машине за забором в двадцати шагах от нас, помнит о мальчиках во флигеле и давно уже лично знаком с Крючковым. Похоже, «третья сила» никогда не оставит его в покое.-- И вообще, -- окончательно меняет тон Кармаль, -- если вы хотите взять у меня официальное интервью, то мы должны говорить не о заслуживающих внимания мелочах прошлого, а о будущем Афганистана.-- Но любое будущее вырастает из прошлого. Наш с вами долг закрыть белые пятна в нашем совместном прошлом, разве не так?-- Я могу говорить только о том, что не пойдет во вред партии и взаимоотношениям между нашими странами.Бабрак Кармаль занимал пост генерального секретаря и председателя ревсовета с декабря 1979-го по май 1986-го. Он редко покидал пределы мрачного дворца в центре Кабула. Снаружи дворцовые стены охранялись афганской гвардией, внутренняя территория контролировалась советскими десантниками, а в самих зданиях за безопасность отвечали офицеры 9-го управления КГБ СССР. Ему не рекомендовали выезжать за пределы этих старых стен наши советники, да и выезжать, собственно говоря, было некуда: все эти годы кругом полыхало, грохотало и дымилось -- шла война. Летели годы, менялись советники, а над дворцом каждый день все так же кружили боевые вертолеты и каждую ночь темное небо метили пунктиры трассеров.Конечно, он не был настоящим руководителем Афганистана, всем там руководили советские советники. Кармаль был окружен особенно плотным кольцом: советник по партии, советник по ревсовету, советник по совмину, а еще специальный, находившийся при нем круглосуточно «дядька» от КГБ, а еще «прикрепленные» от 9-го управления... Одни приезжали, другие уезжали. И все они, особенно во время застолий, клялись ему в вечной любви и дружбе. Лицемеры... Одного его близкого советника увезли из Кабула на родину прямо в кандалах: несмотря на крупную государственную должность, оказался замешан в вульгарной уголовщине.Кармаль доверял только одному человеку из своего ближнего круга, этим человеком был тот самый «дядька» из органов, полковник Осадчий. С самого начала Осадчий был рядом, к нему привыкла семья, без него и шагу не мог ступить генсек. Полковник не был солдафоном, знал местные языки, чтил местные традиции, интересовался историей и культурой Афганистана. Но в начале 1986-го случилось странное и страшное: полковник, который никогда и ни на что не жаловался, умер на пороге своей квартиры. Остановилось сердце.Кармаль не верил официальному заключению о смерти. Что-то было не так... Потеряв единственно близкого из своего круга человека, он впервые в жизни испытал страх. Настоящий страх. Я знаю об этом из рассказов его родственников, сам Кармаль запретил мне касаться этой темы в наших разговорах и упоминать фамилию полковника.Очень скоро стало ясно, что боялся он не зря. На март была назначена большая джирга племен. Кармаль готовился выступить на ней с программной речью. Но накануне советский посол сказал: «Вас приглашают в Москву. Наше руководство хотело бы обсудить с вами ряд важных вопросов». -- «Могу я отправиться в СССР после джирги?» -- «Вы все успеете, дорогой товарищ. Два дня у нас погостите -- и сразу обратно».На аэродроме в советской столице ему и рта не дали открыть: «Вы плохо выглядите, дорогой товарищ Кармаль. Мы не можем рисковать вашим здоровьем. Надо немедленно обследоваться». И в больницу на 20 дней. Какая та